К премьере комедии
«Самоубийца»
Алтайский краевой театр драмы представляет
Жизнь в трех действиях
«Самоубийца» — смелая комедия
драматурга Николая Эрдмана, написанная в 1928 году в СССР.
Современники сразу почувствовали ее родство с Вечностью: это произведение было по меньшей мере уровня Гоголя.
Новая пьеса покорила и корифеев литературного и театрального миров — Всеволода Мейерхольда, Константина Станиславского и Максима Горького.
Современники сразу почувствовали ее родство с Вечностью: это произведение было по меньшей мере уровня Гоголя.
Новая пьеса покорила и корифеев литературного и театрального миров — Всеволода Мейерхольда, Константина Станиславского и Максима Горького.
Трагическая ирония жизни Эрдмана
заключалась в том, что именно это, несомненно лучшее из написанных им произведений,
сломало его судьбу и несколько десятилетий пролежало под запретом.
Самоубийца
В начале 1930-х годов театральный мир Москвы
был взбудоражен тяжбой двух ведущих в Союзе театров: мейерхольдовский ГосТИМ
и МХАТ, которым руководил Константин Станиславский,
делили новую комедию Николая Эрдмана. Пьеса была всего лишь второй по счету в его недлинном
послужном списке, однако этот факт не смущал никого: 1920-е годы — время стремительных
гениев, рождавшихся быстро, ярко и непреложно.
Звезда Эрдмана взошла в 1925-м, в
момент феерического успеха его дебюта — комедии «Мандат», поставленной
Мейерхольдом и с неизменным аншлагом продублированной многими
сценами.
Сказать, что вторую пьесу Эрдмана ждали —
значит не сказать ничего. Обычно скупой на комплименты Всеволод Мейерхольд
обещал в случае своевременной сдачи рукописи ни много ни мало лавровый венок ее автору
(«лавры привезем из Ниццы») вкупе с триумфальным выездом («мы будем обмахивать вас
пальмовыми ветками и прыскать на вас модными духами…»).
Пьеса, однако, не понравилась сотрудникам Главреперткома — ведущего цензурного ведомства в советском театральном мире. Препятствия множились, пьесу репетировали поочередно в двух театрах, но к постановке не допускали. Не помогло даже покровительство Горького, в эти годы почти автоматически гарантировавшее процветание и благополучие.
Словом, тучи сгущались, и Станиславский прибег к решительным действиям. Он обратился с просьбой о разрешении постановки «одного из значительнейших произведений нашей эпохи» непосредственно к Сталину.
Пьеса, однако, не понравилась сотрудникам Главреперткома — ведущего цензурного ведомства в советском театральном мире. Препятствия множились, пьесу репетировали поочередно в двух театрах, но к постановке не допускали. Не помогло даже покровительство Горького, в эти годы почти автоматически гарантировавшее процветание и благополучие.
Словом, тучи сгущались, и Станиславский прибег к решительным действиям. Он обратился с просьбой о разрешении постановки «одного из значительнейших произведений нашей эпохи» непосредственно к Сталину.
Иосиф Сталин
за работой
за работой
Сталин пьесу раскритиковал, назвав
ее «пустоватой и даже вредной», но впрямую постановку не запретил.
Шел 1931 год, Большой террор был все еще
впереди, и недовольство вождя ощущалось как серьезный, однако же не катастрофический довод
против пьесы. Театры продолжали бороться за постановку, в то время как автор тщетно пытался
опубликовать комедию.
Попутно рождалась легенда. Рукопись «Самоубийцы» в столицах, конечно, ходила по рукам, обретая новые измерения, подтексты и прочтения. Цензурные препоны и критика, несомненно, добавляли очарования и опальной комедии, и ее автору.
«Пьеса, по-моему, среднего качества, но т. к. вокруг нее создалась легенда и очень много людей искусства считает, что непоявление ее на сцене или в печати есть факт затирания гения, то я полагаю, оную пьесу стоит напечатать с тем, чтобы разоблачить мифическую гениальность», — пытался разрубить этот гордиев узел писатель Всеволод Иванов.
Попутно рождалась легенда. Рукопись «Самоубийцы» в столицах, конечно, ходила по рукам, обретая новые измерения, подтексты и прочтения. Цензурные препоны и критика, несомненно, добавляли очарования и опальной комедии, и ее автору.
«Пьеса, по-моему, среднего качества, но т. к. вокруг нее создалась легенда и очень много людей искусства считает, что непоявление ее на сцене или в печати есть факт затирания гения, то я полагаю, оную пьесу стоит напечатать с тем, чтобы разоблачить мифическую гениальность», — пытался разрубить этот гордиев узел писатель Всеволод Иванов.
Всеволод Иванов
Гордиев узел оказался разрублен
иначе. Осенью 1933-го Николай Эрдман был арестован и сослан в город
Енисейск.
Вопрос с постановкой или публикацией в
Советском Союзе пьесы «Самоубийца», равно как и других вещей Эрдмана, был закрыт на годы —
более долгие, чем можно было ожидать.
На отечественной сцене «Самоубийца» появилась только в 1982 году, первая публикация состоялась уже в перестроечные годы. Пьеса активно ставилась за рубежом, однако и в нашей стране она не исчезла, не затерялась во времени — ее сохраняли, копировали, пускали в самиздат, читали и осмысливали на протяжении десятков лет.
Автор ее тоже выжил, не затерялся в лагерях, и для людей, его знавших, обаяние его личности и ирония его судьбы неразрывно сплелись с обаянием и иронией его текста.
«В доме Родам Амирэджиби <…> Николай Робертович читал вслух пьесу "Самоубийца". Пьеса, написанная им не свободно, но как изъявление попытки художника быть свободным, — в его одиноком исполнении была шедевр свободы артистизма. Особенно роль главного героя, бедного гражданина Подсекальникова, в тот вечер удалась трагически-усмешливому голосу Эрдмана. Неповторимый затаенный голос измученного и обреченного человека как бы вышел на волю, проговорился», — вспоминала Бэлла Ахмадулина об эпизоде, приключившемся уже на излете 1960-х.
«Эта пьеса о том, почему мы остались жить, хотя все толкало нас на самоубийство», — подытожила ту же мысль Надежда Мандельштам.
На отечественной сцене «Самоубийца» появилась только в 1982 году, первая публикация состоялась уже в перестроечные годы. Пьеса активно ставилась за рубежом, однако и в нашей стране она не исчезла, не затерялась во времени — ее сохраняли, копировали, пускали в самиздат, читали и осмысливали на протяжении десятков лет.
Автор ее тоже выжил, не затерялся в лагерях, и для людей, его знавших, обаяние его личности и ирония его судьбы неразрывно сплелись с обаянием и иронией его текста.
«В доме Родам Амирэджиби <…> Николай Робертович читал вслух пьесу "Самоубийца". Пьеса, написанная им не свободно, но как изъявление попытки художника быть свободным, — в его одиноком исполнении была шедевр свободы артистизма. Особенно роль главного героя, бедного гражданина Подсекальникова, в тот вечер удалась трагически-усмешливому голосу Эрдмана. Неповторимый затаенный голос измученного и обреченного человека как бы вышел на волю, проговорился», — вспоминала Бэлла Ахмадулина об эпизоде, приключившемся уже на излете 1960-х.
«Эта пьеса о том, почему мы остались жить, хотя все толкало нас на самоубийство», — подытожила ту же мысль Надежда Мандельштам.
Надежда Мандельштам
Белла Ахмадулина
1920-е: свой среди своих
Николай Робéртович Эрдман был ровесником
века. Он родился в 1900 году в Москве, в семье, которая, казалось бы, совсем не располагала
к занятиям творчеством: отец его, Роберт Карлович,
был в те годы сотрудником текстильной мануфактуры, да к тому же немцем, плохо
говорившим по-русски.
Тем не менее все трое мужчин в семье
Эрдманов так или иначе приобщились к искусству, связанному с русским словом. Брат Николая,
Борис, стал известным театральным художником; отец в
качестве актера снимался в фильмах у Бориса Барнета
и Григория Александрова,
а младший из Эрдманов, Николай, со временем вырос в крупнейшего отечественного драматурга.
Родители
Братья Эрдманы
Эрдман легко вошел в литературный мир. В
воспоминаниях он описывает поворотный пункт своей биографии: вернувшись в Москву после демобилизации,
он стал членом одного из литературных кафе, которых в послереволюционной Москве было
множество. После одного из вечеров, когда Эрдман читал свои
стихи, к нему «подошли два молодых человека и сказали: "Эрдман, приходите к нам
завтра, поразговариваем"». Это были Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф. «Ну и разговаривал я
с ними после этого года три, — вспоминает Эрдман с юмором, — <…> таким
образом, я стал имажинистом».
На немногочисленных фотографиях послереволюционного десятилетия Эрдман редко запечатлен один, обычно — в компании: с братом Борисом, с Мариенгофом, Есениным, Шершеневичем, Мейерхольдом, Маяковским. 1920-е — «тесное» время: здесь все великое — рядом, и все великие — тоже.
На немногочисленных фотографиях послереволюционного десятилетия Эрдман редко запечатлен один, обычно — в компании: с братом Борисом, с Мариенгофом, Есениным, Шершеневичем, Мейерхольдом, Маяковским. 1920-е — «тесное» время: здесь все великое — рядом, и все великие — тоже.
Всеволод Мейерхольд, Николай Эрдман и
Владимир Маяковский. 1929 год
В пантеон звезд раннесоветского
искусства Николай Эрдман вписался прекрасно.
После своего триумфального драматургического
дебюта, постановки «Мандата», Эрдман — всеобщий любимец: ему покровительствует Анатолий
Луначарский, его пьесу оценил
Максим Горький, носит на руках Всеволод Мейерхольд. Похоже, в мире — или, как
минимум, в Москве и Ленинграде — нет человека, который мог бы устоять перед всесокрушающим
его обаянием.
Анатолий Мариенгоф
Точный, хотя и с заметным оттенком ревности,
портрет Эрдмана этого периода оставил в своих воспоминаниях Анатолий Мариенгоф,
которого бывший протеже заметно потеснил на литературной территории к концу
1920-х:
«Очень уж милым носом наградила мать-природа Николашу Эрдмана: под своего же Гулячкина, с гаринской нашлепкой. И еще ямочками на щеках. И небольшими умными глазами, чуть-чуть не черными: совсем черные редко бывают умными. И широкоплечей спортивной фигурой, когда и руки, и ноги в меру. Со всем этим Эрдман так и лез в душу, как в мужскую, так и в дамскую… что приносит всегда удовольствие, но не всегда счастье. Несколько беспокойно это».
Удовольствия, однако, явно было больше, чем беспокойства, в это в целом благополучное для Эрдмана десятилетие. Писатель — на взлете; несмотря на заминки с публикациями и трудности с постановкой «Самоубийцы» (а отчасти и благодаря им), Эрдман стремительно обретает ореол живой легенды.
«Очень уж милым носом наградила мать-природа Николашу Эрдмана: под своего же Гулячкина, с гаринской нашлепкой. И еще ямочками на щеках. И небольшими умными глазами, чуть-чуть не черными: совсем черные редко бывают умными. И широкоплечей спортивной фигурой, когда и руки, и ноги в меру. Со всем этим Эрдман так и лез в душу, как в мужскую, так и в дамскую… что приносит всегда удовольствие, но не всегда счастье. Несколько беспокойно это».
Удовольствия, однако, явно было больше, чем беспокойства, в это в целом благополучное для Эрдмана десятилетие. Писатель — на взлете; несмотря на заминки с публикациями и трудности с постановкой «Самоубийцы» (а отчасти и благодаря им), Эрдман стремительно обретает ореол живой легенды.
Этому немало способствует его дар
иронии: эрдмановские остроты, умные, точные, едкие и непреодолимо смешные, уже в эти
годы широко расходятся в обеих столицах.
1930-е: не декабрист
Собственно, как раз дар неудержимого
остроумия стал последней каплей, решившей и без того уже сомнительную благодаря «Самоубийце»
судьбу Эрдмана.
В начале 1930-х годов в Москве и Ленинграде широко ходили басни, сочиненные Эрдманом на пару с Владимиром Массом, его другом и соавтором в сценарном ремесле. Известный сюжет: на одном из кремлевских приемов в 1933-м Василий Качалов в ответ на просьбу одного из присутствующих высоких гостей рассказать о том, «что интересного в Москве», в невинности своей не предполагая худшего, прочел некоторые из эрдмановских басен.
В начале 1930-х годов в Москве и Ленинграде широко ходили басни, сочиненные Эрдманом на пару с Владимиром Массом, его другом и соавтором в сценарном ремесле. Известный сюжет: на одном из кремлевских приемов в 1933-м Василий Качалов в ответ на просьбу одного из присутствующих высоких гостей рассказать о том, «что интересного в Москве», в невинности своей не предполагая худшего, прочел некоторые из эрдмановских басен.
Вороне где-то бог послал кусочек
сыра…
— Но бога нет! — Не будь придира:
Ведь нет и сыра.
— Но бога нет! — Не будь придира:
Ведь нет и сыра.
Владимир Масс
Реакция последовала сразу. Осенью 1933 года
Эрдман и Масс были в Гаграх — в качестве сценаристов фильма «Веселые
ребята» они участвовали в съемках. Именно там и арестовали обоих. Окончание истории
гласит, что перед высылкой в Красноярский край Эрдман успел написать еще одну
басню:
Раз ГПУ, зайдя к Эзопу,
Схватило старика за ж…
Смысл этой басни, видно, ясен:
Довольно этих самых басен!
Эрдмана сослали в Енисейск, впоследствии перевели в Томск, где он жил и работал до окончания срока в 1936 году. Это были, конечно, «тощие годы».
Раз ГПУ, зайдя к Эзопу,
Схватило старика за ж…
Смысл этой басни, видно, ясен:
Довольно этих самых басен!
Эрдмана сослали в Енисейск, впоследствии перевели в Томск, где он жил и работал до окончания срока в 1936 году. Это были, конечно, «тощие годы».
Эрдман уцелел: он не был
расстрелян, как многие его друзья и собратья по цеху, даже не попал в лагеря — но,
разумеется, лишь потому, что был арестован не в 37-м, а в 33-м, сравнительно
«мягком» году.
Назвать это везением не повернется язык —
это был тяжелый опыт, опыт поражения в правах не столько гражданских, сколько человеческих,
опыт знакомства со страхом, порожденным осознанием собственных бессилия и уязвимости. Этот
опыт, несомненно, травмировал Эрдмана; по воспоминаниям многих друзей и знакомых, он
вернулся из ссылки уже не тем человеком, которого в 20-х знала и любила Москва.
Впрочем, Москва продолжала его цитировать, поскольку опальный Эрдман отнюдь не утратил своего замечательного иронического дара. «Твой Мамин-Сибиряк», — так подписал Эрдман одно из енисейских писем матери, и шутка эта моментально стала крылатой. Чаще, однако, Эрдман шутил более горько:
Впрочем, Москва продолжала его цитировать, поскольку опальный Эрдман отнюдь не утратил своего замечательного иронического дара. «Твой Мамин-Сибиряк», — так подписал Эрдман одно из енисейских писем матери, и шутка эта моментально стала крылатой. Чаще, однако, Эрдман шутил более горько:
«В Москве я писал пьесы, которые не "доходили", в Енисейске я пишу письма, которые не доходят, – однообразная жизнь».
А вот Эрдман рассказывает о своих попытках
устроиться на новом месте — в Томске:
«Живу в поисках комнат: плачусь у парикмахеров, останавливаю на улицах прохожих, изучаю бумажки на столбах — все тщетно. Вчера дал объявление в газету, боялся, пропустит ли цензура. Опасения оказались напрасными — поместили целиком. Как видишь, все идет к лучшему, меня уже стали печатать».
Вместе с тем сибирская ссылка подарила Эрдману, пожалуй, самый яркий из его многочисленных романов. Нужно заметить, что женщины («дамы», как называли их друзья драматурга) были в жизни Эрдмана величиной постоянной, а оттого неизбежно, видимо, — и переменной.
Он был женат три раза, о его романах в литературном и театральном мирах сплетничали столь же охотно, сколь и цитировали его остроты. Один из романов, с актрисой МХАТа Ангелиной Степановой, начался в благополучном 1928 году и расцвел с новой силой после ареста Эрдмана. Расцвел в бóльшей степени усилиями Степановой, не Эрдмана, который в этой пьесе предпочел играть пассивную роль. Эрдман был женат; обе женщины — и жена, и возлюбленная — стремились приехать к нему в сибирскую глушь, он же раздраженно писал другу:
«Живу в поисках комнат: плачусь у парикмахеров, останавливаю на улицах прохожих, изучаю бумажки на столбах — все тщетно. Вчера дал объявление в газету, боялся, пропустит ли цензура. Опасения оказались напрасными — поместили целиком. Как видишь, все идет к лучшему, меня уже стали печатать».
Вместе с тем сибирская ссылка подарила Эрдману, пожалуй, самый яркий из его многочисленных романов. Нужно заметить, что женщины («дамы», как называли их друзья драматурга) были в жизни Эрдмана величиной постоянной, а оттого неизбежно, видимо, — и переменной.
Он был женат три раза, о его романах в литературном и театральном мирах сплетничали столь же охотно, сколь и цитировали его остроты. Один из романов, с актрисой МХАТа Ангелиной Степановой, начался в благополучном 1928 году и расцвел с новой силой после ареста Эрдмана. Расцвел в бóльшей степени усилиями Степановой, не Эрдмана, который в этой пьесе предпочел играть пассивную роль. Эрдман был женат; обе женщины — и жена, и возлюбленная — стремились приехать к нему в сибирскую глушь, он же раздраженно писал другу:
Дина (Надежда) Воронцова, жена Эрдмана
Ангелина Степанова
«Я истратил все свое красноречие на письма и
все свои деньги на телеграммы, и все-таки безумная женщина выехала сегодня в Енисейск и
сделала из меня декабриста. Какой срам».
В 1990-х, когда переписка Эрдмана впервые была опубликована, комментаторы спорили о том, к кому из женщин относятся эти слова. Но это детали; важнее то, как эта фраза характеризует самого ее автора. Эрдману, безусловно, претила хоть сколько-нибудь героическая или страдательная роль — и в этой ситуации, и в жизни вообще.
«Николай великолепно справлялся во все времена и на всех поселениях со своими привычками. И с коньячком, и с дамочками, и с картами, и с бегами», — заметил однажды ближайший друг и многолетний соавтор Эрдмана Михаил Вольпин.
То же самое можно сказать словами Леонида Трауберга: Эрдман «категорически не играл в гонимого».
В 1990-х, когда переписка Эрдмана впервые была опубликована, комментаторы спорили о том, к кому из женщин относятся эти слова. Но это детали; важнее то, как эта фраза характеризует самого ее автора. Эрдману, безусловно, претила хоть сколько-нибудь героическая или страдательная роль — и в этой ситуации, и в жизни вообще.
«Николай великолепно справлялся во все времена и на всех поселениях со своими привычками. И с коньячком, и с дамочками, и с картами, и с бегами», — заметил однажды ближайший друг и многолетний соавтор Эрдмана Михаил Вольпин.
То же самое можно сказать словами Леонида Трауберга: Эрдман «категорически не играл в гонимого».
Леонид Трауберг
Михаил Вольпин
После ссылки: «долгоиграющий
проигрыватель»
«Смелые люди», «Застава в горах»,
«Укротители велосипедов», «Каин XVIII», «Морозко», «Город мастеров», «Огонь, вода и… медные
трубы», «Золотая антилопа», «Двенадцать месяцев», «Снежная королева», «Дюймовочка»,
«Лягушка-путешественница», «Снегурка», «Летучая мышь» — это далеко не полный список
сценарных свершений Николая Эрдмана последнего периода его жизни.
Чудесные фильмы и мультфильмы,
памятные с детства, сделавшие нас теми, кто мы есть, — без Эрдмана советский
кинематограф невозможно представить.
Столь же сложно представить без него
советский театр, переживавший в «оттепельные» годы второе рождение. Драматург сотрудничал со
МХАТом, с Театром им. Вахтангова и сыграл, судя по всему, исключительную роль в становлении
Театра на Таганке.
Для творческих «шестидесятников» Эрдман, несомненно, был живой легендой, кумиром. Не случайно откровенно влюбленные ноты звучат в мемуарах многих из них — актеров, сценаристов, режиссеров… Среди них, однако, практически нет ни поэтов, ни писателей, ни драматургов, что закономерно: Эрдман ушел из литературы. После «Самоубийцы» он не написал больше ни одной пьесы.
«Во время войны, когда мы жили в эвакуации в Ташкенте, к моему брату заявилось двое военных. Один был Эрдман, другой — без умолку говоривший Вольпин. Вольпин говорил о поэзии: поэзия должна быть интересна, мне интересно читать Маяковского, мне интересно читать Есенина, мне не интересно читать Ахматову… Вольпин был воспитанником Лефа и знал, что ему интересно. Эрдман молчал и пил».
Бесценный наблюдатель Надежда Яковлевна Мандельштам одной из первых увидела в молчании новый императив драматурга и осмыслила его значение: «Эрдман обрек себя на безмолвие, лишь бы сохранить жизнь».
Для творческих «шестидесятников» Эрдман, несомненно, был живой легендой, кумиром. Не случайно откровенно влюбленные ноты звучат в мемуарах многих из них — актеров, сценаристов, режиссеров… Среди них, однако, практически нет ни поэтов, ни писателей, ни драматургов, что закономерно: Эрдман ушел из литературы. После «Самоубийцы» он не написал больше ни одной пьесы.
«Во время войны, когда мы жили в эвакуации в Ташкенте, к моему брату заявилось двое военных. Один был Эрдман, другой — без умолку говоривший Вольпин. Вольпин говорил о поэзии: поэзия должна быть интересна, мне интересно читать Маяковского, мне интересно читать Есенина, мне не интересно читать Ахматову… Вольпин был воспитанником Лефа и знал, что ему интересно. Эрдман молчал и пил».
Бесценный наблюдатель Надежда Яковлевна Мандельштам одной из первых увидела в молчании новый императив драматурга и осмыслила его значение: «Эрдман обрек себя на безмолвие, лишь бы сохранить жизнь».
С ощущением жизни у пережившего репрессии
Эрдмана, видимо, не все было просто.
«Сегодня решил пойти к себе в Гранатный, — пишет он в январе 1942 года, в едва освободившейся от окружения Москве, в самые, пожалуй, страшные дни войны. – Когда заявил в домоуправлении, кто я такой, какая-то женщина всплеснула руками, вытаращила на меня глаза и крикнула до того громко, что я даже немного перепугался: "Вы же умерли!" Я извинился и сказал, что, возможно, сделаю это в самом непродолжительном времени, но пока жив. "Как же живы, если нам точно сказали, что вы убиты". Я снова извинился и заверил ее, что решился прийти к ним и просить у них ключ от квартиры только после того, как сам несколько раз убедился в том, что я не убит».
«Сегодня решил пойти к себе в Гранатный, — пишет он в январе 1942 года, в едва освободившейся от окружения Москве, в самые, пожалуй, страшные дни войны. – Когда заявил в домоуправлении, кто я такой, какая-то женщина всплеснула руками, вытаращила на меня глаза и крикнула до того громко, что я даже немного перепугался: "Вы же умерли!" Я извинился и сказал, что, возможно, сделаю это в самом непродолжительном времени, но пока жив. "Как же живы, если нам точно сказали, что вы убиты". Я снова извинился и заверил ее, что решился прийти к ним и просить у них ключ от квартиры только после того, как сам несколько раз убедился в том, что я не убит».
Не так уж странно сомневаться в
собственном существовании, если цена жизни слишком высока, если ощущаешь себя тенью,
самозванцем, неверным двойником
прежнего себя.
прежнего себя.
Юрий Любимов
Пугающим откровением звучит одна из самых
известных эрдмановских историй. В августе 1941-го Эрдман попал на фронт в разгар
отступления, получил травму и едва не погиб. Его спасли друзья, добившиеся его перевода не
куда-нибудь — в Ансамбль песни и пляски НКВД. Увидя себя в зеркале одетым в новую форменную
шинель, Эрдман произнес, обращаясь к Вольпину: «Миша, кажется, за мной опять
пришли…»
«Он всю жизнь играл на бегах и называл себя "долгоиграющим проигрывателем"», — вспоминал Юрий Любимов. Вряд ли это самоопределение относилось только к бегам.
«Он всю жизнь играл на бегах и называл себя "долгоиграющим проигрывателем"», — вспоминал Юрий Любимов. Вряд ли это самоопределение относилось только к бегам.
Николай Робертович Эрдман умер 10 августа
1970 года. На похоронах, в числе прочих, присутствовал Вениамин Смехов, сохранивший
дневниковую запись:
«…Сегодня 31 августа. 13-го
числа были похороны. Самые краткие и самые тихие. Узкий круг провожающих.
Читателям „Вечерней Москвы“ было сообщено, что умер какой-то киносценарист».
Самоубийца
Алексей Логачев
Режиссер спектакля «Самоубийца»
— Если бы меня попросили назвать пять самых
лучших пьес, написанных на русском языке, то я бы назвал «Самоубийцу» одной из первых.
Эта вещь с таким мастерством
сделана, таким языком написана, что не влюбиться в нее просто
невозможно.
К тому же она создана явно с большим вниманием
и любовью к артистам, и для режиссера в материале заложено немало интересных ходов. Неслучайно
за нее довольно часто сегодня берутся театры, которые словно наверстывают упущенное за
десятилетия цензурного запрета.
Больше всего мне нравится в Эрдмане то, что он умеет с юмором говорить о серьезном. О самом важном и главном в жизни. С неповторимым, великолепным, блестящим остроумием. Зритель сознательно вводится автором в заблуждение, что он пришел смотреть веселую комедию, но ближе к концу оказывается ошарашен мыслями, без которых жить на свете, как мне кажется,
по крайней мере легкомысленно.
Когда вопрос «Быть или не быть?» задает себе Гамлет — мы, безусловно, мучаемся вместе с ним. Но когда мысль о стране «откуда ни один не возвращался» начинает мучить обывателя Подсекальникова, который подобно атлету, не рассчитавшему вес на штанге, оказывается придавленным ею к «скамье» и не в силах подняться, и нет вокруг никого, кто бы мог помочь…
Когда его слабое, не развитое мышлением сознание пытается сформулировать, как это — вот сейчас быть, а через секунду уже не быть? Когда он доходит до отчаяния от того, что оказался в ситуации, когда ему надо «жить, жить, жить… для того, чтобы застрелиться», и что после этого — не понятно, а вдруг — ничего? И в итоге, после всего этого, важнейший гуманистический посыл: идеи идеями, а жизнь человека сама по себе, даже самая ничтожная, является наивысшей ценностью, и личное не менее важно, чем общественное… От всего этого испытываешь такой восторг, ради которого, наверное, и существует театр!
Да, это не простой вопрос, если всерьез над ним какое-то время поразмышлять, а не отмахнуться от него. Но ответ на него, как ни странно, делает твою жизнь более организованной, что ли. Сразу обнаруживаются смыслы и правильным образом расставляются приоритеты. И очень хочется, чтобы это получилось в нашем спектакле.
Больше всего мне нравится в Эрдмане то, что он умеет с юмором говорить о серьезном. О самом важном и главном в жизни. С неповторимым, великолепным, блестящим остроумием. Зритель сознательно вводится автором в заблуждение, что он пришел смотреть веселую комедию, но ближе к концу оказывается ошарашен мыслями, без которых жить на свете, как мне кажется,
по крайней мере легкомысленно.
Когда вопрос «Быть или не быть?» задает себе Гамлет — мы, безусловно, мучаемся вместе с ним. Но когда мысль о стране «откуда ни один не возвращался» начинает мучить обывателя Подсекальникова, который подобно атлету, не рассчитавшему вес на штанге, оказывается придавленным ею к «скамье» и не в силах подняться, и нет вокруг никого, кто бы мог помочь…
Когда его слабое, не развитое мышлением сознание пытается сформулировать, как это — вот сейчас быть, а через секунду уже не быть? Когда он доходит до отчаяния от того, что оказался в ситуации, когда ему надо «жить, жить, жить… для того, чтобы застрелиться», и что после этого — не понятно, а вдруг — ничего? И в итоге, после всего этого, важнейший гуманистический посыл: идеи идеями, а жизнь человека сама по себе, даже самая ничтожная, является наивысшей ценностью, и личное не менее важно, чем общественное… От всего этого испытываешь такой восторг, ради которого, наверное, и существует театр!
Да, это не простой вопрос, если всерьез над ним какое-то время поразмышлять, а не отмахнуться от него. Но ответ на него, как ни странно, делает твою жизнь более организованной, что ли. Сразу обнаруживаются смыслы и правильным образом расставляются приоритеты. И очень хочется, чтобы это получилось в нашем спектакле.
Самоубийца
(шепот общественности)
(шепот общественности)
Режиссер-постановщик: Алексей
Логачев.
Художник-постановщик: Ольга Колесникова.
Художник по свету: Денис Солнцев.
В ролях:
Дмитрий Плеханов (Подсекальников Семён Семёнович).
Татьяна Данильченко (Мария Лукьяновна).
Лена Кегелева (Серафима Ильинична).
Константин Кольцов (Александр Петрович Калабушкин).
Елена Адушева (Маргарита Ивановна Пересветова).
Антон Кирков (Аристарх Доминикович Гранд-Скубик).
Эдуард Тимошенко, заслуженный артист России (Виктор Викторович).
Александр Рогозин (Егорушка).
Александр Шубин (Никифор Арсентьевич Пугачёв).
Николай Мирошниченко, заслуженный артист Бурятии и России (Отец Елпидий).
а также...
Художник-постановщик: Ольга Колесникова.
Художник по свету: Денис Солнцев.
В ролях:
Дмитрий Плеханов (Подсекальников Семён Семёнович).
Татьяна Данильченко (Мария Лукьяновна).
Лена Кегелева (Серафима Ильинична).
Константин Кольцов (Александр Петрович Калабушкин).
Елена Адушева (Маргарита Ивановна Пересветова).
Антон Кирков (Аристарх Доминикович Гранд-Скубик).
Эдуард Тимошенко, заслуженный артист России (Виктор Викторович).
Александр Рогозин (Егорушка).
Александр Шубин (Никифор Арсентьевич Пугачёв).
Николай Мирошниченко, заслуженный артист Бурятии и России (Отец Елпидий).
а также...
Лариса Черникова (Клеопатра Максимовна).
Татьяна Гуртякова (Раиса Филипповна).
Любовь Сорокина (Соседка).
Виктор Осипов (Молодой человек).
Дмитрий Чижук (Олег Леонидович)
Татьяна Королева (Мадам Софи, портниха).
Галина Зорина (Генриетта Степановна, модистка).
Данила Никоноров, Геннадий Тихонов (Официанты).
Сергей Рассахань, Юрий Беляев (Подозрительные лица).
Максим Волков, Сергей Филипченко (Двое из «Вечности»).
Анастасия Южакова, Мария Сазонова (Старушки).
Екатерина Боярова, Анастасия Дунаева, Анна Кушнир, Валерий Зеньков
(Цыгане).
Татьяна Гуртякова (Раиса Филипповна).
Любовь Сорокина (Соседка).
Виктор Осипов (Молодой человек).
Дмитрий Чижук (Олег Леонидович)
Татьяна Королева (Мадам Софи, портниха).
Галина Зорина (Генриетта Степановна, модистка).
Данила Никоноров, Геннадий Тихонов (Официанты).
Сергей Рассахань, Юрий Беляев (Подозрительные лица).
Максим Волков, Сергей Филипченко (Двое из «Вечности»).
Анастасия Южакова, Мария Сазонова (Старушки).
Екатерина Боярова, Анастасия Дунаева, Анна Кушнир, Валерий Зеньков
(Цыгане).
ГосТИМ – Государственный театр им. Вс. Мейерхольда, существовал с 1920
по 1938 годы.
Всеволод Вячеславович Иванов
Советский писатель, драматург, журналист и военный корреспондент.
Получил известность благодаря красочным сочинениям о борьбе за власть Советов в Сибири.
Белла (Изабелла) Ахатовна
Ахмадулина
Русская поэтесса, писательница, переводчица, одна из крупнейших
лирических поэтесс второй половины ХХ века в СССР и России. Бродский называл Ахмадулину «несомненной
наследницей лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии».
Надежда Яковлевна Мандельштам (в девичестве — Хазина)
Русская писательница, мемуарист, лингвист, преподаватель, жена писателя
Осипа
Мандельштама. Ее мемуары по достоинству оценили не только как источник в изучении творчества
Мандельштама, но и как яркие свидетельства о советской эпохе, и особенно сталинском времени.
Анатолий Борисович Мариенгоф
Русский поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик и драматург,
мемуарист. Участвовал в создании нового направления в поэзии. Приложил руку к сборникам
«Имажинисты».
Михаил Давыдович Вольпин
Советский драматург, поэт и киносценарист. В соавторстве с Эрдманом
написал ряд сценариев, по которым сняли полнометражные художественные и мультипликационные фильмы,
многие из которых по праву можно внести в «золотой фонд» отечественной киноиндустрии.
Леонид Захарович Трауберг
Советский кинорежиссёр и сценарист. Работал на «Ленфильме» и «Мосфильме». Среди работ: «Шли солдаты», «Мертвые души» и т.д.
Юрий Петрович Любимов
Советский и российский театральный режиссёр, актёр и педагог. Один из
реформаторов российского театра. В Театре на Таганке он поставил спектакли "Гамлет", "А зори здесь
тихие…", "Мастер и Маргарита", "Три сестры" и др. Работал за рубежом.
Театр Сатиры, постановка В. Плучека. Спектакль был закрыт вскоре после
премьерного показа.
В журнале «Современная драматургия» за 1987, №2.
«Мать его – Валентина Борисовна – была почти немкой, а отец – Роберт
Карлович – самым чистейшим немцем со смешным милым акцентом. Из тех честных трудолюбивых
немцев-мастеров, которых так любовно писал Лесков в своих повестях и рассказах», – из воспоминаний
А. Мариенгофа.
Эрдман вступил в Красную Армию добровольцем в 1918 г., на тот момент
ему было 17 лет. Прослужил он недолго, и в 1920-м был демобилизован.
Некоторые из ранних стихотворений Эрдмана сохранились и впоследствии
были опубликованы. Фрагмент одного из лучших:
Все пройдет, и даже месяц сдвинется,
И косу заплетет холодная струя.
Земля, земля, веселая гостиница
Для проезжающих в далекие края…
Все пройдет, и даже месяц сдвинется,
И косу заплетет холодная струя.
Земля, земля, веселая гостиница
Для проезжающих в далекие края…
Этот этап жизни Эрдмана подарил ему дружбу с Вадимом Шершеневичем,
которая, нужно заметить, окрепла во время ссылки Эрдмана: Шершеневич был одним из тех, кто поддержал
драматурга в этот переломный момент. Эрдман ответил ему теплотой и признательностью. «Не так давно,
в Москве, в веселую минуту жизни я составил два коротеньких списка: один – "Кто пойдет за моим
гробом" и другой – "Кто пойдет за моим гробом при всякой погоде". Твое имя я написал во втором
списке в первой шеренге», – писал Эрдман Шершеневичу из Енисейска.
С Горьким Эрдман познакомился в Сорренто в 1925 г., и, конечно, не
преминул скаламбурить: «…в Италии самое интересное – русский Горький, может быть, потому, что у них
нету русской горькой».
Известный факт: опасаясь за судьбу фильма (а возможно, и свою
собственную), Александров после ареста сценаристов снял их имена из титров «Веселых ребят». Эрдман
не возражал, да и не мог, однако впоследствии фактически отказался от своего вклада в любимую
картину Вождя: «Смотрел "Веселых ребят". Редко можно встретить более непонятную и бессвязную
мешанину. Картина глупа с самого начала и до самого конца. Звук отвратителен – слова не попадают в
рот. Я ждал очень слабой вещи, но никогда не думал, что она может быть до такой степени скверной».
Занятным свидетельством этой стороны эрдмановской легенды может стать
история, относящаяся к 1937 или 1938 годам, когда Эрдман уже вернулся из ссылки, однако был лишен
права проживания в крупных городах. В своих мемуарах Н.Я. Мандельштам, рассказывая о своих с мужем
мытарствах в поисках жилья после отказа в московской прописке, вспоминает: «Судьбу нашу Бабель решил
быстро – он умел хватать быка за рога. "Поезжайте в Калинин, – сказал он, – там Эрдман – его любят
старушки…" Бабель, конечно, говорил о молодых старушках, и его слова означали: Эрдман в плохом месте
не поселится – его поклонницы бы этого не допустили. Эрдмановских "старушек" Бабель считал возможным
использовать в случае нужды и для нас – комнату, например, найти…»
Гулячкин – главный герой первой комедии Эрдмана «Мандат»
Еще одна чудесная енисейская история в изложении Эрдмана: «Вчера был в
городском клубе на спектакле. Шли "Без вины виноватые". Играли заключенные енисейской тюрьмы. На
афише значилось: "Новый состав исполнителей". Возможно, что среди зрителей были люди, которые сменят
данный состав исполнителей». В другом письме Эрдман откликнулся на опрометчивое замечание И. Бабеля,
увидевшего в ссылке друга-драматурга новые возможности для творчества: «Если Бабель мне завидует, я
могу ему дать простой совет, как простым и дешевым способом попасть в Туруханск, но боюсь, что
Енисейск после "Метрополя" покажется ему слишком шумным». Дальнейшая судьба Бабеля к шуткам, как
известно, уже не располагала.
Константин Сергеевич Станиславский (настоящая фамилия
Алексеев)
Русский театральный режиссёр, актёр и педагог,
реформатор театра. Создатель актерской системы, которая до сих пор популярна и почитаема в России и
по всему миру. Первый Народный артист СССР
Всеволод Эмильевич Мейерхольд (при рождении Карл Казимир Теодор
Мейергольд)
Русский театральный режиссёр, актёр и педагог. «Теоретизировал и
применял на практике театральный гротеск, автор программы «Театральный Октябрь» и создатель
актёрской системы, получившей название «биомеханика»
Борис Васильевич Барнет
Советский кинорежиссёр, актёр и сценарист. Признанный новатор в раннем
советском кинематографе.
Григорий Васильевич Александров
Советский актёр немого кино, кинорежиссёр, сценарист, педагог. В
1930-1940-х годах был постановщиком классических советских кинокомедий, таких как «Цирк», «Волга,
Волга», «Весна» и др. Его фильм «Веселые ребята» был удостоен специальной премии Венецианского
кинофестиваля.
Владимир Захарович Масс
Советский драматург и сценарист.
Ангелина Иосифовна Степанова
Советская и российская актриса театра и кино, педагог. Увлекалась
балетом. Была профессором Школы-студии МХАТ. На ее счету десятки театральных и кинематографических
ролей.
Над проектом работали:
Ольга Скубач, Михаил Хозяйкин, Настасья Коваленко,
Елизавета Гундарина
Ольга Скубач, Михаил Хозяйкин, Настасья Коваленко,
Елизавета Гундарина
В проекте использованы
Фото: ССО, Федор Кислов, Мультимедиа
арт музей, Москва / Московский дом фотографии, Музей МХАТ, commons.wikimedia.org.
Иллюстрации из книги: Николай Робертович Эрдман, «Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников» (Москва, 1990).
Иллюстрации из книги: Николай Робертович Эрдман, «Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников» (Москва, 1990).