«16 мая. Места, по которым я еду, знакомые мне. В последний раз я проезжал здесь в 1898 году. И за шесть лет даже на глаз произошла большая перемена. Все больше и больше встречается новых поселков, только что выстроенных — в 10—15 изб. Иногда и изб еще нет, а землянки, или просто шатер, лес подвезен, ребятишки играют, баба что-то кипятит в котле на воздухе, а крестьянин тут же пашет, может быть, впервые от сотворения мира поднимаемую землю. Очевидно, это переселенцы, этой весной только приехавшие.

Верст на пятьдесят к югу от дороги тянутся сравнительно плохие земли, солончаковатые, но потом они становятся все лучше и лучше. Между Барнаулом и Семипалатинском участок земли Кабинета Его Величества, в 40 миллионов десятин, по качеству представляет собою исключительный в мире. Какие пшеницы там — на 300 пудов на десятину, а хлеб из такой пшеницы и без крупчатки белый. А какие маки и подсолнухи могут родиться!

Кабинет сдает эти земли в долголетнюю аренду по 30 копеек десятина. От всей души советую знающим хозяйство людям с небольшими средствами ехать сюда. Они составят себе состояние.

Приедут и без моего совета: через 10 лет таких счастливых условий уже не будет. Правда, трудно с рабочими руками, но пока много беглых, и киргизы понемногу приучаются. Очень выгодно и скотоводство. Англичане ссужают жителей и машинами и даже деньгами на покупку скота.

Что англичане стали хорошими знакомыми Сибири, можно судить хотя бы по тому, что в киосках даже небольших станций на прилавке разложены и английские книги. Едущий в нашем поезде английский полковник показал на них своему спутнику, тоже англичанину, и оба улыбнулись».

«7 августа. Оказывается, что призыв запасных и мобилизация, столь удачно прошедшие в России, — вызвали много протестов в Сибири. Запасные буйствовали во многих местах, были вызваны войска и произошло кровопролитие. Барнаул сожжен и разграблен, о чем в газетах — и вполне основательно — нет ни слова».

«29 января. Въехали в страну с обилием плодов земных; Екатеринбург проскочили благополучно и едем по линии Тюмень — Омск; станционные лотки завалены гусями, поросятами, бараниной, сыром, сливочным маслом, калачами и белым хлебом; цены очень низкие, и оголодавшие пассажиры жуют целый день.

В Тюмени к нам сел Барнаульский городской голова; по его словам в Сибири идет уже большевистское движение, но не такое резкое и радикальное, как у нас в России. Настроение деревни пестрое: там, где много солдат вернулось с фронта, там большевистское, а где поменьше — там спокойное. Города, за исключением Семипалатинска, Кургана и Ирбита, махрово-большевистские и в руках приезжих (по-сибирски "навозных") большевиков самого каторжного типа; с развалом власти, много уголовных и каторжных перекрасились в политические мученики и вылезли в крупные политические дамки.

Сейчас в Сибири кипит большая работа по предстоящему переустройству всей сибирской жизни, стиснутой раньше давлением Петрограда и Москвы; перспективы пока самые радужные, особенно в промышленном и торговом отношениях. С довольствием вообще хорошо; хуже в городах. Алтайский край переполнен хлебом, но население не хочет его продавать из ненависти к городам. Сибирь за время войны очень разбогатела, продавая свое сырье».

«13 июня. Нужда на Урале такая, что зерно возят на Средний и Северный Урал гужом из Троицкого района, за многие сотни верст. Пока министерство снабжения витает в области обещаний, мука в районе Екатеринбурга и Перми дошла до 200 рублей пуд, в то время когда в Барнаульском и Бийском районах имеются миллионные запасы зерна, и мука там стоит не дороже 28–30 рублей.

Воображаю, сколько пересудов и сплетен будет примазано к этой льготе теми, кого она заденет по карману и чьи спекулятивные барыши уменьшит, будут высчитывать, сколько я и Касаткин получили с Колокольниковых за этот наряд.

Но я решился не останавливаться ни перед чем, тем более, что адмирал вполне одобрил мой взгляд и обещал, что всегда покроет своим утверждением все, что я найду нужным выполнить ради блага дела; положение не терпит проволочки, и нельзя ждать, пока министерство продовольствия раскачается и привезет муку; при порядках этого черепашьего министерства можно пропустить все сроки, что оно уже доказало на снабжении армии.

20 августа. В Барнаульском районе начались крупные восстания — результат хозяйничанья разных карательных экспедиций и отрядов особого назначения; к Вологодскому приезжал из Славгорода какой-то крестьянин, из бывших членов Государственной Думы и жаловался, что в их округе нет деревни, в которой по крайней мере половина населения не была перепорота этими тыловыми хунхузами (очень жидкими по части открытой борьбы с восстаниями, но очень храбрыми по части измывательства над мирным населением)».

«26-31 июля. Отправившись в четверг, 22-го, 26-го мы приехали в Новониколаевск. Путешествие было замечательным. Их любовь и мудрость превосходят всё. Мы вели самые вдохновенные беседы, наслаждались каждой минутой нашего совместного пребывания.

Новониколаевск — маленький грязный городок, завтра на пароходе мы отплываем в Бийск.

Они оба [Е.И. и Н.К.] советуют нам не скрывать нынешнюю поездку от Гребенщикова. Говорить, что у Н.К. все идет замечательно, но теперь он направляется в Абиссинию, и мы действительно не знаем его адреса.

Необходимость в поездке на Алтай хотя бы на короткое время стала очевидной, еще когда мы были в Москве, и это будет наше первое посещение Алтая. <...> Думается, что для нашей работы потребуются многие годы.

Вечером было Сказано: "Истинное мужество было явлено при передаче Моего Послания самым ужасным людям. Невозможно передать, в какой вы были опасности, когда были в Москве.

Малейшее сомнение или колебание могли бы привести к гибели. Потому просил вас понять серьезность момента. Учитель новых должен трансмутировать мысль в действие. Прежде чем привлекать других, надо работать над собой. Считаю, результаты, достигнутые в Москве, имеют историческое значение. Вы будете все жить в Верхнем Уймоне..."

Мы начали нашу поездку по Оби, сев на пароход в Новониколаевске. Очень жаркий день, но к вечеру становится прохладнее. Кругом леса, чудесный, благоухающий ароматом сосен воздух. Говорили о смерти. Е.И. так прекрасно сказала: Учитель будет с вами в последний час, Он не оставит своих учеников. <...>

Два дня — 27 и 28 — мы плыли по реке Обь, прекрасные места, вели такие беседы, так много было нам дано, о нас думали каждую минуту. Незабываемые дни. Очень жарко, бедная Е.И. страдала ужасно. Когда мы прибыли в Барнаул, оказалось, что пароход, на котором мы должны были плыть дальше, не пришел, и весь следующий день мы провели в Барнауле, аж до трех часов утра, пока не подошел следующий пароход. Становится прохладней. Огромная река Обь и такая широкая!

Вечером пришло: "Ручаюсь за успех. Примите неслыханную серьезность момента. Удержите ощущение центра Моей Страны. Бывшее в прошлом — лишь игрушки в сравнении с настоящим. Считаю, как жемчуг, мгновения вашего устремления. Так важно его присутствие. Ужасный ящер угашает огонь ваших шагов. Потому будем держать факел в неприкосновенности. С соизмеримостью Мы будем смотреть на подробности, которые подвержены превратностям, и тем охраним ствол дерева".

30-го прибыли в Бийск после долгого плавания по Оби. Опоздали на полтора дня в сравнении с расписанием. Город небольшой, тихий. Наняли возниц, четыре брички, упаковывали вещи, купались и целый день просидели вместе, принимая сообщение.

8 августа. Сейчас мы устраиваемся на новом месте — условия очень простые, но люди милые, стараются сделать для нас все, что могут. Из-за дождя в деревне такая грязь, что к родителям можно добраться только верхом на лошади. Н.К. и Авир собирают сведения о Беловодье — все здесь верят в эту страну. Попасть в нее можно только через степь, претерпев голод и всякие лишения, и многие отправившиеся туда не вернулись. Как-то раз оттуда пришла женщина, красивая, но темнокожая. Все говорят здесь о Беловодье. Создается впечатление, будто все староверы собрались на Алтае, чтобы отыскать Беловодье.

Дед Атаманова, у которого остановились Рерихи, много лет назад отправился на поиски Беловодья. Они, видимо, пошли в Монголию и там увидели темнокожую женщину в белом одеянии и услышали звон колоколов. Но они не смогли вынести лишения пути и возвратились. Жил здесь также и народ чудь. Не желая терпеть тиранию "белого царя", они ушли под землю. Мы видели место, усеянное камнями и большими дырами, через которые, как уверяют местные жители, чудь ушла под землю и спряталась там. <...> Такая же легенда о подземном народе агарти известна гораздо южнее, в Тибете и Индии.

В доме, где жили родители, на стене одной из комнат была значительная роспись — красная чаша. Дом считается историческим: в нем размещалось белое, а затем и красное правительство во время боев 1917-21 годов.

Днем мы все собрались в доме родителей, писали, много работали. Пришли несколько человек, очень интересовались Америкой, надеются на сотрудничество с ней. Опять рассказы о Беловодье. Большие люди живут там, справедливые люди, многие подземные ходы ведут к ней. Не многие видели ее. Но некоторые из ее обитателей живут в других странах, в Америке.

Мы посылаем отсюда людей по разным направлениям, чтобы обследовать эти места, и они привозят интересные сведения. Предстоят две поездки к Белухе.

<...>

19 августа. Сегодня утром переправились через Катунь в Уймонскую долину и видели прекрасную Белуху и ее снежные вершины.

День такой ясный, чудный, и Белуха видна во всем великолепии. <...>

Продолжили путешествие новым путем — через Черный Ануй, Туманово, Матвеевку, Карпово, Солониху — до Бийска. Этот новый путь гораздо лучше дороги, которой ехали в Верхний Уймон, — не сравнить! Дождило, а все же чудесный край. Все время сидела с Е.И».

«24 февраля. Аня (А. Я. Самойлова) этим летом (была) в колхозах Зап Сибири — Бийский округ. Оба года — большой урожай. Она агрохимик. Население колхозов — в старых домах — новое — много украинцев. Старых сибиряков нет почти. В смысле продовольствия — богато. Денег нет — плата натурой. Голод мануфактуры и т. п. В этом году огромные аресты среди крестьян».

«1 августа. Поезд № 88 Москва-Новосибирск. Сидим тесно. Утром меня спрашивают: "Это вас вчера так провожали в Москве?" Я вспоминаю тускло освещенный перрон Казанского вокзала. Я вспоминаю, что еду на Алтай — в места, которых себе не представляю. "Куда вы едете?" — спрашивает сосед, капитан польской службы. В поезде люди не спрашивают имен. Этот польский капитан сухощав, мал, белокур и бледен. Он коренной сибиряк, окончил военно-медицинскую академию и в числе многих других попал в польскую армию. Его называют пан капитан. Рядом с ним — наш, русский капитан — самый обыкновенный полевой или, лучше сказать, строевой офицер. Он, как и все военные в нашем купе, направляется в отпуск, состоящий из 24 суток и 6 суток побывки дома. Обе верхние полки заняты двумя пожилыми евреями; у одного из них вскоре обнаруживается домино. В Муроме я направляюсь на почту при вокзале. Мне дают в виде бланка кусок картона, и, долго соображая, я пишу свою первую в 45 году телеграмму.

14 августа. Одно из писем отправленных из Кулунды:

"Дорогой Илья Львович! Это письмо пишется на маленькой деревянной ж.-.д. станции, удаленной на 3,5 тыс. км от Москвы. Дело происходит на Алтае. Станция носит эстетское название — Малиновое озеро.

Не могу сказать, чтоб мне очень повезло с поездкой. Степной Алтай — это конечно же не Арктика и не Уссури и даже не Иран, где — пусть хоть не в жизни, а в поэтической традиции — существуют менялы, ламы и Шаганэ. В степном Алтае есть лесопилки, содовый завод, райзо, райфо, сельпо, Алтайлаг, деревни с хатами, такими же, как где-нибудь под Рязанью. Сосны, правда, напоминают совсем далекие отсюда сосны Боржоми и Бакуриани, а озера с красной травкой заставляют вспомнить планету Марс..."

На перроне станции Кулунда — новое знакомство. Бледнолицый, исхудавший парень, лет 25-27, с целой шапкой волос, не умещающейся под собственной шапкой. Одет в потрепанный щегольский костюм и в подчернуто-модного покроя пальто, тоже потрепанное. Представился секретарем Львовского горкома комсомола. Едет домой, в Рубцовск, лечиться и отдыхать, что ему, судя по его виду действительно необходимо. Он рассказывает о пережитом».